Алексей Гусев
В современной отечественной историографии широко распространен тезис о том, что ликвидация нэпа сталинским партийно-государственным руководством на рубеже 20-30-х гг. фактически означала реализацию экономической программы левокоммунистической, или троцкистской оппозиции. В целом ряде работ утверждается, что, разгромив троцкистов, Сталин взял на вооружение их антинэповские, левацкие идеи и осуществил их «в радикализированном варианте». Иными словами, как выражались еще публицисты времен перестройки, Сталин «перетроцкистил Троцкого». Этот тезис можно встретить как в серьезных монографиях,[1] так и в учебной литературе.[2]
С другой стороны, в историографии присутствует и прямо противоположная точка зрения, отрицающая какое бы то ни было родство между политикой Сталина и социально-экономическими предложениями троцкистов.[3]
В целом вопрос о том, можно ли считать Л.Д. Троцкого и его единомышленников «идейными вдохновителями» слома нэпа, до сих пор остается малоисследованным. Между тем, он представляет интерес в плане выяснения программно-идеологических истоков отказа от новой экономической политики. Кроме того, он важен и с точки зрения сравнительной оценки различных концепций социально-экономического развития, выдвигавшихся в 20-е гг. конкурирующими группировками советской коммунистической элиты.
* * *
Если сопоставить сталинскую социально-экономическую политику, начиная с 1928 г., и программу объединенной левой («троцкистско-зиновьевской») оппозиции в ВКП(б) 1926-27 гг.,[4] то можно обнаружить между ними ряд аналогий. Оппозиция требовала ускоренной индустриализации страны, увеличения капитальных вложений в индустрию – в 1928 г. партийное руководство стало на этот путь. Главный источник средств для индустриализации оппозиционные экономисты видели в «первоначальном социалистическом накоплении», безвозмездном перемещении части прибавочного продукта мелкотоварного (преимущественно сельскохозяйственного) сектора в сферу государственной промышленности – И.В. Сталин в 1929 г. завил о необходимости взимания с крестьянства «своего рода дани» в пользу социалистического строительства. Оппозиция выступала за «всемерное ограничение эксплуататорских поползновений» зажиточных слоев деревни, добивалась усиления налогообложения «кулаков и нэпманов» – сталинское руководство, столкнувшись с хлебозаготовительным кризисом 1927/28 гг., повело интенсивное наступление против последних. Оппозиция призывала опереться в борьбе против кулачество на батраков и бедняков – ЦК сделал ставку на разжигание классовой борьбы в деревне, апеллируя к сельским низам. Оппозиционеры настаивали на более активном производственном кооперировании крестьянства – партруководство взяло курс на коллективизацию сельского хозяйства. Наконец, в политико-идеологической области оппозиция атаковала «правый уклон» внутри партии – с 1928 г. этот «уклон» (персонифицированный чуть позднее в лице «группы Бухарина») стал мишенью ожесточенной разоблачительной кампании, инспирированной Сталиным.
Неудивительно, что многие оппозиционеры увидели в «левом повороте» Сталина торжество своих идей и решили на этом основании «примириться с партией». Их настрой четко выразил один из рядовых троцкистов, писавший К.Б. Радеку весной 1929 г.: «Когда кулаки жили мирно, хвалили Советскую власть, партию, когда темп индустриализации, строительство колхозов-совхозов, помощь бедноте и т.д. были недостаточны, тогда можно было спорить, сомневаться, бороться с недостатками… но в данное время потерять желание возврата в ряды партии – это значит испугаться самими вызванных духов».[5] К 1930 г. от оппозиции отошло подавляющее большинство ее членов, включая 10 из 13 лидеров, подписавших в 1927 г. «Платформу большевиков-ленинцев». Сам Троцкий признавал, что сталинское руководство многое заимствовало у левых: «Если вся предшествующая борьба против левой оппозиции почерпала свое оружие из арсеналов правой группировки, то теперь Бухарин, не погрешая против истины, мог обвинять Сталина в том, что в борьбе с правыми он пользовался по частям осужденной оппозиционной платформой».[6] Более того, Троцкий считал «левый поворот» Сталина в значительной степени результатом давления на руководство со стороны оппозиции.
Апогей сближения нового сталинского курса с экономической программой оппозиции пришелся на весну 1929 г., когда «группа Бухарина» была официально объявлена правоуклонистской, а XVI конференция ВКП(б) утвердила «оптимальный» вариант первого пятилетнего плана. Как писал тогда Троцкий, аппарат вынужден был «превратить в официальные цифры те ереси, которые вчера назывались «троцкизмом».[7] И действительно, темп развития индустрии был установлен конференцией на уровне 21-25% ежегодного прироста валовой продукции, что почти точно соответствовало расчетам Троцкого, сделанным еще в 1925 г.[8] Одновременно был намечен темп коллективизации сельского хозяйства (20% коллективизированных дворов за 5 лет), который также вполне удовлетворял троцкистов. В специальном заявлении сосланные лидеры оппозиции Х. Раковский, В. Коссиор, М. Окуджава выразили полную солидарность с установками пятилетнего плана (к их заявлению присоединился и Троцкий).[9]
Однако следует отметить, что формы и методы осуществления сталинского «левого курса» с самого начала вызывали со стороны Троцкого и его твердых последователей резкую критику. Они осуждали широкомасштабную кампанию насилия, реквизиций и репрессий, развернутую в деревне уже в 1928 г. в ответ на провал хлебозаготовок. При этом главной мишенью оппозиционной критики была грубость и «классовая неразборчивость» бюрократического аппарата. Оппозиционеры указывали на то, что новая сталинская политика бьет в деревне не только и не столько по кулаку (как предлагала оппозиция), сколько по всему крестьянству, включая середняков и даже бедняков. Речь шла о произвольном использовании властями 107 статьи УК (спекуляция) против крестьян, не желавших сдавать государству свою продукцию; о насилии в отношении широких крестьянских масс со стороны милиции и ГПУ; о закрытии рынков; об изъятии у всех крестьян так называемых «излишков», т.е. всего урожая сверх скудной потребительской нормы; о дополнительных внезапных налогах на середняка и т.п.[10] Одновременно уже с середины 1928 г. оппозиционеры обращают внимание на попытки властей «в ударном порядке» создавать колхозы, разверстывать их количество по районам, не считаясь ни с желанием крестьян, ни с наличием технических средств.[11] В этом оппозиционеры видели очередное проявление деструктивного «сталинского бюрократизма».
По мере того, как «левый курс» Сталина перерастал в прямое разрушение базисных принципов НЭПа, критика действий партийно-государственного руководства со стороны «неразоружившихся» оппозиционеров становилась все более жесткой. «Ликвидация кулачества как класса», «сплошная коллективизация», предельное форсирование индустриализации (с произвольным повышением планов в 2-3 и больше раз), сворачивание рыночных, товарно-денежных отношений – все это, ставшее явью уже во второй половине 1929 года, Троцкий и его единомышленники сразу же оценили как «грубейшее отклонение от социализма», авантюризм и безумие.[12] Теперь уже они не хотели признавать себя вдохновителями проводимой политики. Один из немногих переживших «большой террор» троцкистов, Виктор Серж, писал впоследствии о том времени: «Мы предлагали обложить налогом богатых крестьян – их уничтожают! Мы предлагали внести ограничения и изменения в нэп – его отменяют! Мы предлагали индустриализацию – ее осуществляют бешеными, «сверхиндустриализаторскими» темпами, о которых мы не осмеливались и мечтать, и это приносит стране неисчислимые бедствия».[13]
Троцкий, Раковский и другие оппозиционеры, разбросанные по ссылкам и политизоляторам, не жалели крепких эпитетов в адрес сталинского волюнтаризма, на их глазах доводящего то, за что они выступали, до чудовищного абсурда. Они снова и снова повторяли, что линия Сталина – злостная карикатура на их предложения. Первоначальное социалистическое накопление, подчеркивали они, следует осуществлять посредством особой ценовой и налоговой политики, а не с помощью неприкрытого грабежа деревни под дулами наганов. Коллективизация сельского хозяйства должна идти в строгом соответствии с его технической реконструкцией, а не путем принудительного обобществления примитивного крестьянского инвентаря. Темп индустриализации должен определяться имеющимися реальными возможностями, а не «призовыми скачками» в погоне за максимальными цифрами. Наконец, необходимо сохранение рыночных механизмов, без которых рациональное регулирование экономики в существующих объективных условиях невозможно. Сталинский же курс, доказывали троцкисты, ведет лишь к глубочайшим диспропорциям в экономике, подрыву производительных сил сельского хозяйства, производству брака в промышленности и общей социальной катастрофе.[14] Иными словами, в то самое время, когда бывший лидер «правых» Н.И. Бухарин дебютировал в роли пламенного идеолога «антикулацкой революции» и «великой реконструкции»,[15] левые оппозиционеры оказались в положении критиков партийной генеральной линии «справа».
Почему произошла такая метаморфоза? Едва ли ее можно объяснить простым духом противоречия, желанием троцкистов во что бы то ни стало противостоять Сталину. В статье 1930 г. «Экономический авантюризм и его опасности» Троцкий справедливо указывал на качественные различия между сталинским курсом в тех формах, которые он обрел с 1929 г., и прежними предложениями оппозиции: «Они (партийные аппаратчики – А.Г.) упраздняют нэп, т.е. совершают то самое «преступление», в котором заведомо ложно обвиняли нас, и за которое наши друзья и сегодня заполняют тюрьмы и ссылки. Ограничение кулака они заменили административным раскулачиванием, которое они вчера злостно подкидывали нам, и от которого мы с чистой марксистской совестью открещивались».[16] Действительно, в программных документах и статьях оппозиционеров 20-х гг. мы не найдем ни требований отмены нэпа, ни призывов к ликвидации кулачества. Все, даже самые «левые», предложения оппозиции мыслились ею исключительно в рамках новой экономической политики. «Наш нынешний строй, – писал Троцкий в 1925 г. в книге «К социализму или к капитализму?» – основан не только на борьбе социализма с капитализмом, но – в известных пределах – и на их сотрудничестве. В интересах развития производительных сил мы не только допускаем частно-капиталистический оборот, но – в известных опять-таки пределах – поддерживаем его, а в форме концессий и сдачи в аренду заводов даже «насаждаем». Мы чрезвычайно заинтересованы в развитии крестьянского хозяйства, несмотря на то, что оно сохраняет сейчас почти сплошь частно-товарный характер и что подъем его питает не только социалистические, но и капиталистические тенденции развития».[17]
Левая оппозиция обвиняла партийное руководство именно в том, что оно затушевывает эти «капиталистические тенденции развития», недостаточно активно противостоит им. Особенно подчеркивался факт социального расслоения деревни, усиления ее зажиточных слоев, стремящихся влиять на госаппарат, что, по мнению оппозиционеров, создавало потенциальную опасность «термидора». Однако лозунг «решительной борьбы с кулаком», который выдвигали левые, понимался ими прежде всего как реализация комплекса мер в области кредитной, налоговой, кооперативной политики. Предлагалось, в частности, заменить единый сельскохозяйственный налог комбинацией рентного обложения земли и прогрессивно-подоходного налога для наиболее зажиточных крестьянских хозяйств; проводить более жесткую классовую линию на первоочередное кредитование бедняков и середняков; подчинить земельные общества контролю Советов и т.п.[18] Чтобы эффективнее бороться с «эксплуататорскими стремлениями кулачества», оппозиция считала необходимым создать Союз сельской бедноты и профсоюз батраков.[19] Но повторять печальный опыт «военного коммунизма» с его комбедами и раскулачиваниями оппозиционеры вовсе не собирались. «Этого допустить нельзя, – говорил Троцкий в конце 1925 г. – Это завтра же ударит по середняку, убьет личную заинтересованность крестьянина в продуктах его труда и приведет деревню на уровень 20-21 гг.»[20] В вопросе о налогообложении крестьянства оппозиция тоже не хотела заходить слишком далеко. Пределы допустимого в этой области Троцкий определил еще в 1923 г. в своем выступлении на XII съезде РКП(б): «… это вопрос практический, надо с карандашом подсчитать, до какой точки можно налоги повышать, чтобы крестьянское хозяйство могло повышаться, чтобы крестьянин в будущем году стал богаче, чем в нынешнем».[21]
Призывая усилить содействие производственному кооперированию крестьянства, увеличить ассигнования на колхозное строительство, оппозиция, вместе с тем, рассматривала коллективизацию как процесс, рассчитанный на весьма долгосрочную перспективу. Коллективизация ставилась в прямую зависимость от индустриализации сельского хозяйства, в свою очередь зависящей от общего прогресса промышленности. Производственное кооперирование в деревне, говорилось в «Платформе большевиков-ленинцев», невозможно «без технической революции в самом способе производства».[22] Концепция сталинского «великого перелома», согласно которой сначала осуществлялась коллективизация, а затем под нее планировалось подводить материально-техническую базу, была изначально и безоговорочно чужда оппозиции.
Очевидно, что по коренным вопросам – о «ликвидации кулачества как класса» и форсированной «сплошной коллективизации» – политика Сталина в самом деле принципиально расходилась с программой левых оппозиционеров. Однако, с другой стороны, отмена нэпа органически выросла из того «левого курса», который, как уже отмечалось, на первом этапе, примерно до лета 1929 г., в целом поддерживался троцкистами. «Великий перелом» стал осуществляться после того, как партийно-государственное руководство убедилось в неэффективности чрезвычайных мер (реквизиций) как средства борьбы с хлебозаготовительным кризисом. Но именно левая оппозиция первой предложила использовать это средство для преодоления хозяйственных затруднений. В Платформе и Тезисах «большевиков-ленинцев» к XV съезду ВКП(б) шла речь о необходимости «в целях усиления экспорта обеспечить изъятие у зажиточно-кулацких слоев, примерно у 10% крестьянских дворов, в порядке займа, не менее 150 миллионов пудов из тех натуральных запасов, которые достигли уже в 1926-27 году 800-900 миллионов пудов и сосредоточены большей частью в руках верхних слоев крестьянства».[23] Такой «обязательный заем» предполагалось провести при опоре на организованную бедноту, «не нарушая свободы хлебной торговли и не ударяя по середняку».[24] «Конечно, и эта мера являлась чрезвычайной, – писал Троцкий в июле 1928 г. – Но предшествующая политика сделала ее неизбежной. А если бы заем был проведен своевременно и планомерно, он бы свел к минимуму административные излишества, которые означали чересчур дорогую плату за очень скромные материальные достижения».[25]
Однако можно ли было на практике осуществить такого рода мероприятие без ущемления интересов основной части крестьянства и с «минимумом административных излишеств»? Это представляется более чем сомнительным. Уже в 1928 г. выяснилось, что цифры хлебных запасов, из которых исходила оппозиция (от 800 млн. до 1 млрд. пудов[26]), совершенно не соответствовали действительности, будучи продуктом манипуляций официальной статистики. В действительности совокупные запасы деревни составляли в 1927 г. всего 528,7 млн. пудов.[27] Кроме того, спорными были и приводимые в оппозиционных документах данные о распределении хлебных запасов. Если в «Платформе большевиков-ленинцев» говорилось о сосредоточении их преимущественно в руках кулачества, то сторонники «генеральной линии», также апеллируя к статистике, доказывали, что кулацкая группа контролирует лишь 15-20% натуральных запасов.[28] Как бы то ни было, попытка принудительного изъятия государством значительного количества зерна (а фактически речь шла о почти половине всех деревенских запасов), даже в форме «займа», определенно встретила бы сопротивление не только со стороны кулаков и привела бы к дальнейшей дезорганизации оборота между городом и селом – одним словом, эта мера едва ли могла дать больший эффект, чем сталинские реквизиции.
Выполнение требований оппозиции срочно и значительно повысить ассигнования на промышленность с тем, чтобы добиться «более смелого, более революционного разрешения задач действительной индустриализации»,[29] также могло лишь усугубить дестабилизацию нэповской экономики. Резкое увеличение вложений в индустрию, в особенности, тяжелую, не сняло бы в ближайшей перспективе проблему товарного голода и «ножниц цен», зато вызвало бы перенапряжение и без того охваченного кризисом хозяйства, рост инфляции и общий подрыв рыночных механизмов.
Таким образом, хотя программа левой оппозиции в целом ориентировалась на сохранение нэпа, она включала положения, которые вступали в противоречие с его логикой.
Позднее, в 1932 г., этот вопрос специально рассматривался в написанном М.Н. Рютиным документе «Сталин и кризис пролетарской диктатуры». Подводя итоги эволюции ВКП(б) и внутрипартийной борьбы 20-х – начала 30-х гг., Рютин отмечал: «Сталин, конечно, довел экономическую платформу троцкистов до абсурда, до логического конца, но это далеко не случайно: «коготок увяз, всей птичке пропасть». В «новом курсе» Сталина каждое мероприятие с неумолимой железной экономической необходимостью влекло за собой второе, третье и т.д. Здесь же не Сталин руководил событиями, а события руководили Сталиным».[30] Иными словами, начав следовать рекомендациям левой оппозиции, Сталин логически неизбежно пришел к результатам, которых троцкисты не предполагали и не хотели.
Однако Рютин на этом не останавливается. Далее он пишет, что троцкисты, в отличие от сталинцев, вероятнее всего, смогли бы вовремя остановить то, что он называет «падением по наклонной плоскости», а именно движение по пути ликвидации нэпа. Способность Троцкого и его единомышленников к такого рода повороту Рютин связывает с их морально-политическим превосходством над сторонниками Сталина, их большей «честностью и преданностью делу революции».[31] Это суждение Рютина, который сам являлся активным участником фракционной борьбы (причем первоначально на стороне Сталина против Троцкого!), заслуживает внимания. Но все же главный аргумент, подкрепляющий его ретроспективный вывод о том, что троцкисты не пошли бы на ликвидацию нэпа, заключается в другом.
Основное, фундаментальное различие в отношении к нэпу между левой оппозицией и ее оппонентами в партийном руководстве вытекало из разного концептуального видения противоборствующими коммунистическими фракциями стратегических перспектив развития СССР. Речь идет об их принципиальном расхождении по вопросу о возможности построения социализма в одной, отдельно взятой стране.
Для сталинского руководства не существовало идейных ограничителей, которые препятствовали бы попыткам реализации «полного социализма» (естественно, в том виде, как его понимала партийная элита) в СССР уже на рубеже 20-30-х гг. Ничто не мешало лидерам ВКП(б) по своему усмотрению «ликвидировать классы», осуществлять тотальное огосударствление, заменять товарно-денежные отношения административно-распределительными. Напротив, в их глазах такого рода действия служили подтверждением того, что изолированное социалистическое общество действительно можно построить. В результате, столкнувшись в конце 20-х гг. с кризисом нэпа, сталинское руководство решило, что пришло время «сделать из России нэповской Россию социалистическую», и просто отбросило нэп. Уже вскоре, в декабре 1930 г., пленум ЦК и ЦКК партии подвел итог своим преобразованиям, официально объявив о вступлении Советского Союза в «период социализма».[32]
С троцкистами дело обстояло иначе. Разумеется, в соответствии с большевистской доктриной, они также не стремились увековечить нэп, считая, что он введен «всерьез и надолго, но не навсегда». В своем докладе на XII съезде партии Троцкий говорил: «Новую» политику мы завели для того, чтобы на ее основе и в значительной мере ее же методами победить ее. Как? Умело пользуясь действием законов рынка, опираясь на эти законы, вводя в их игру аппарат нашего государственного производства, систематически расширяя плановое начало… Другими словами, наши успехи на основе новой экономической политики автоматически приближают ее ликвидацию, ее замену новейшей экономической политикой, которая будет социалистической политикой».[33] Но переход от нэпа к «социалистической политике» Троцкий и его единомышленники жестко обусловливали развитием революции на мировой арене, выходом ее за пределы отсталого в социально-экономическом отношении Советского государства. Социализм мыслился ими как строй, который может возникнуть только на материально-технической базе, превосходящей капиталистическую. Создать такую базу возможно лишь в международном масштабе, с участием наиболее развитых стран. Отсюда следовало, что любые попытки скачка к социализму в рамках изолированного СССР могут означать лишь бессмысленное и опасное насилие над экономикой, обществом и законами исторического развития. А значит, по крайней мере, до победы пролетарской революции на Западе система социально-экономических отношений в СССР должна носить по необходимости смешанный характер. Диктатура пролетариата не может избавиться ни от рынка, ни от сосуществования различных классов и форм собственности – она способна только поддерживать социалистический вектор развития и ограничивать в обществе буржуазные тенденции. Формой такой комбинированной, переходной системы как раз и являлся нэп.
Поэтому Троцкий мог с полным правом писать в 1930 г.: «Оппозиция никогда не бралась «в кратчайший срок догнать и перегнать» капиталистический мир… Мы никогда не закрывали глаз на внутренние противоречия социалистического строительства в отдельной стране. Ликвидировать противоречия деревни можно, только ликвидировав противоречия между городом и деревней, а это осуществимо лишь в рамках международной революции. Мы никогда, поэтому, не требовали ликвидации классов в рамках пятилетки Сталина-Кржижановского».[34]
Исходя из обрисованных выше идейно-теоретических представлений и считая «удушение нэпа» проявлением «национал-социализма»,[35] Троцкий выступал в 30-е гг. за возвращение к нэповским методам – прежде всего, в отношениях между городом и деревней и в самой деревне. «Надо договориться с мужиком. Надо пойти на уступки середняку, – писал он в 1933 г. – Налоговая, кредитная и кооперативная системы, политика машинно-тракторных станций и пр., не лишая ни индивидуальных крестьян, ни преуспевающих колхозов, ни более зажиточных колхозников стимула к дальнейшему накоплению, должны в то же время экономически укреплять низы деревни. Надо решительно, полностью и окончательно отказаться от безумия механической ликвидации кулачества… Надо вернуться к политике систематического ограничения эксплуататорских тенденций кулачества – всерьез и надолго, практически до победы пролетариата на Западе».[36] При этом изгнанный лидер оппозиции вовсе не отказывался от своей первоначальной установки на производственное кооперирование крестьянства. Но «правильную, экономически обоснованную» коллективизацию он связывал не с подавлением, а с использованием рыночных отношений и коммерческого расчета. Такая коллективизация, подчеркивал он, «должна была вести не к упразднению нэпа, а лишь к постепенную преобразованию его методов».[37] Лозунг «Вернуться к нэпу!» выдвигали в то время и заключенные в политизоляторы троцкисты в СССР.[38]
Итак, вопреки расхожему тезису[39], Троцкий и его единомышленники не были идейными противниками нэпа. Развитие хозяйства на основах новой экономической политики соответствовало их представлениям о пределах достижимого в социалистическом строительстве, осуществляемом в отдельно взятой и не слишком развитой стране. Как же в таком случае объяснить наличие в программе левой оппозиции 1926-1928 гг. элементов, которые, как мы видели, имели объективно антинэповскую направленность?
Объяснение этого реального противоречия лежит, по-видимому, в стремлении троцкистов найти способы укрепления большевистской диктатуры, которую подтачивали процессы, вызванные к жизни нэпом. Троцкий и его последователи пытались смягчить напряжение между целями государства-партии и естественной динамикой нэпа. При этом они сознавали, что саму эту проблему снять невозможно, что нэповское устройство содержит внутренние антагонизмы и не может воспроизводиться до бесконечности. Единственный реальный выход из положения они видели в интернационализации революционного процесса. «Действительное, полное избавление не от одних внешних, но и от внутренних кризисов может дать только победоносное развитие международной революции, – говорилось в написанном Троцким обращении оппозиции к VI конгрессу Коминтерна. – … Кризисы в переходном советском режиме неизбежны, доколе крепко и прочно не возьмет власти пролетариат передовых стран».[40]
Сталин нашел другой выход из этой ситуации – противоречия нэпа были похоронены вместе с самим нэпом. Совершив первоначально заимствования из тактики Троцкого, он затем повел страну по совершенно иному стратегическому пути – по пути, который Троцкий и сохранившие верность своим принципам оппозиционеры принять не могли.
Опубликовано: НЭП: экономические, политические и социокультурные аспекты. М., 2006. С. 73-86
[1] Гимпельсон Е.Г. Нэп и советская политическая система. 20-е годы. М., 2000, с.298, 395.
[2] См., например, учебные пособия по отечественной истории: История России в вопросах и ответах. Ростов-на-Дону, 1997, с. 204; Шегало Н.Б. История Отечества. М., 1998, с. 330; Орлов А.С. и др. Основы курса истории России. М., 1999, с. 501.
[3] Эта точка зрения представлена преимущественно в книгах и статьях В.З. Роговина (см., напр.: Была ли альтернатива? «Троцкизм»: взгляд сквозь годы. М., 1992; Власть и оппозиции. М., 1993; Волкогоновский Троцкий// Бюллетень Четвертого Интернационала, 1993, №7).
[4] Главным программным документом оппозиции являлась «Платформа большевиков-ленинцев (оппозиции) к XV съезду ВКП(б)», подписанная 13 членами ЦК и ЦКК, а также примерно 6 тысячами коммунистов (см.: Архив Троцкого. Коммунистическая оппозиция в СССР. 1923-1927. Т.4. М., 1990, с. 109-174).
[5] Российский государственный архив социально-политической истории [далее – РГАСПИ]. Фонд 326. Опись 1. Дело 110, лист 34.
[6] Троцкий Л.Д. Преданная революция. М., 1991, с. 32.
[7] Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев) [далее – БО], 1930,№7,с.3
[8] Пятилетний план народнохозяйственного строительства СССР. Т.1, М., 1930, с.83. Ср.: Троцкий Л.Д. К социализму или к капитализму? М.-Л., 1925, с.38-40.
[9] БО, 1930, №6, с 4,6.
[10] РГАСПИ. Ф.326. Оп. 1. Д.133, л.65; БО, 1929, №3-4, с.28.
[11] БО, 1929, №3-4, с. 17.
[12] БО, 1930, №9, с.2-3; №10, с.12; №14, с.21; №17-18, с. 12.
[13] Серж В. От революции к тоталитаризму: Воспоминания революционера. М.-Оренбург, 2001, с. 305.
[14] БО, 1930, №9, с. 3, 16; №10, с. 14-16; №11, с. 12; №14, с. 23-25; №17-18, с.12; 1931, №25-26, с. 12, 30; 1932, №31, с. 8-9.
[15] См.: Правда, 19 февраля 1930 г.
[16] БО, 1930, №9, с. 6.
[17] Троцкий Л.Д. К социализму или к капитализму?, с. 52-53.
[18] Архив Троцкого. Т.4, с. 125-131; Партия и оппозиция накануне XV съезда ВКП (б). Сборник дискуссионных материалов. Вып. 3. М.-Л., 1928, с. 47-48; РГАСПИ. Ф. 326. Оп.1. Д.133, л.98.
[19] Архив Троцкого. Т.4, с. 128; РГАСПИ. Ф. 326. Оп.1. Д. 133, лл. 25, 34; Ф.325. Оп.1. Д.175, л. 36.
[20] Троцкий Л. Восемь лет: итоги и перспективы. М.-Л., 1926, с. 18.
[21] Двенадцатый съезд РКП(б). Стенографический отчет. М., 1968, с. 322. Английский исследователь А. Ноув обратил внимание на сходство этих слов Троцкого с призывом Бухарина «обогащайтесь», обращенным к крестьянам (Nove A. Trotsky and NEP// The Trotsky Reappraisal. Edinburgh, 1992, p. 195).
[22] Архив Троцкого. Т.4, с. 129-130.
[23] Там же, с. 137.
[24] РГАСПИ. Ф.326. Оп.1. Д. 133, л.34.
[25] Там же. Д. 113, л. 89.
[26] Партия и оппозиция накануне XV съезда ВКП(б). Вып. 3, с. 55.
[27] Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. Документы и материалы. Том 1. Май 1927 – ноябрь 1929. М., 1999, с.18-19.
[28] Партия и оппозиция накануне XV съезда ВКП(б). Вып. 3, с. 250-251.
[29] Архив Троцкого. Т.4, с. 136,138.
[30] Реабилитация: Политические процессы 30-50-х годов. М., 1991, С. 385.
[31] Там же.
[32] КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Часть III. М., 1954, с. 81.
[33] Двенадцатый съезд РКП(б), с. 343.
[34] БО, 1930, № 9, с. 6.
[35] Там же. Употребляя в данном случае этот термин, Троцкий не имел в виду уподобление сталинизма гитлеровскому нацизму, хотя в его более поздних работах встречается и такая аналогия.
[36] БО, 1933, № 33, с. 8-9.
[37] БО, 1932, № 31, с. 9.
[38] Ciliga A. The Russian Enigma. L., 1979, p. 262.
[39] Например, в биографии Троцкого, написанной Н.А. Васецким, говорится: «Троцкий нэп так и не принял ни в экономике, ни тем более в политике». (Васецкий Н.А. Троцкий. Опыт политической биографии. М., 1992, с. 320) Что имеется в виду под «нэпом в политике», автор, к сожалению, не разъясняет.
[40] Троцкий Л.Д. Коммунистический Интернационал после Ленина. М., 1993, с.57.
